Живучая

«Сама-то Люська родом из Заходов», – рассказывала мне соседка Гордеевна, присев на чурбанчик возле поленницы. – «А к нам в деревню она к Павлу поселилась, ну, ты его помнишь, застала ещё. Который в Богданово (местная псковская психушка, куда кладут на вечную койку) помер пару лет назад. Они расписаны не были, просто сошлись да жили. А Игорь, сынок Люськин, всё по тюрягам ошивается. Вот он-то Павла по пьянке и прибил, что его сперва в больничку, а потом уж в Богданово, потому как овощ уже не жилец, а кто здесь за ним присматривать будет? Люська? Да за ней за самой смотреть нужно, вон, ссыться уже....».

Рисунок Алексея Белокурова

Речь Гордеевны была куда как более красочная, но настолько нецензурная, что приличных слов там даже как-то и не заметить... Пожалуй, кроме имён собственных, их и не было. Поэтому позволю себе вольный цензурный перевод.

Люська – существо с первого взгляда неопределённого пола и неопределённого возраста, но при ближайшем рассмотрении становилось видно, что она всё-таки женщина. С необычно умными и ясными для алкоголички глазами. Говорила она мало, тихо, но как-то резко, отрывисто, словно выплёвывала слова через пару чудом уцелевших зубов.

Близко к ней стоять было сложно, вонь была ужасной.

Летом Люська ходила «в грибы», сдавала собранную лисичку Гордеевне за самогонку и еду. Осенью и весной – собирала в болоте клюкву, зимой зарабатывала непонятно чем, но за самогонкой ходила регулярно.

Передвигалась медленно, пошатываясь, как привидение, никогда никуда не спешила. Да и куда ей спешить-то?

Пару раз в дом к ней прибегали взмыленные пограничники: собаки на границе брали след нарушителя и он приводил к Люськиному дому (такой след и без собак можно взять, такая вонь...). Она честно признавалась, что ходила через границу лисичку сдавать, потому что Гордеевна «слишком мало денег даёт за лису».

Погранцы ругались, требовали заплатить штраф или грозились упрятать в кутузку, Люська вяло отбрёхивалась: «Да чё найдёте – то и берите, нету у меня ничего! Хотите, вон, дрова берите...», – махала рукою в сторону трёх дежурных поленьев, принесённых из лесу.

В доме у неё действительно не было ничего, кроме развалившейся старой мебели и кучи вонючих тряпок. Даже алюминиевые ложки были сданы беспутным сынком на цветмет.

В кутузку погранцы брать её не решались – вся застава провоняет, так и уезжали ни с чем.

В деревне Дальнево у Люськи жил брат, Бориска. Дом у Бориски был покрепче, печка цела, и через пару лет после смерти Павла она с сыном перебралась к брату. Гуртом теплее...

В один из ноябрьских дней, когда ночью уже подмораживало, а днём было ещё в плюсе, Люська ушла с сыном Игорем в болото за клюквой. К вечеру Игорь вернулся один, буркнув, что мать где-то в болоте потерялась.

Нашли её через 4 дня. Ещё живую. Она не могла ни шевелиться, ни говорить, даже не стонала. Четверо суток в болоте без движения, когда по ночам уже до минус пяти!

Деревенские мужики притащили её к Бориске, положили на матрасик и поехали за священником, что бы соборовал умирающую. Отец Николай, наш приходской батько, тут же собрался и приехал – он никогда не делал разницы между теми, кто в церковь ходит, а кто нет.

К тому моменту, когда батюшка приехал, Люська уже только глазами моргала изредка.

Соборование началось. После первого помазания болящая стала розоветь. После второго – взгляд стал осмысленным и ясным, как прежде. А к концу соборования она уже смогла сама перекреститься и даже шевелила губами, творя молитву вместе со всеми присутствующими!

Весть о чуде разнеслась моментально. Соседи побежали за фельдшером, а та уже вызвала скорую – Люську увезли в больницу.

Четыре дня она пролежала в реанимации, потом её отправили в ту же больницу в Богданово, где она прожила ещё полгода. Говорят, перед едой рот крестила до самого конца. Хотя, может, и врут...

Игорь вскоре после смерти матери опять сел в тюрьму за мелкую кражу.

Бориска помер этой весной.

А люди до сих пор рассказывают о том, что «живучую» Господь вон как перед смертью помиловал...

Наталия ПОЛЯНСКАЯ-ТОКАРЕВА