Мучительный выбор. Часть вторая

Часть вторая. Отлучая Льва Толстого, Церковь невольно отлучила от себя и миллионы других людей

Окончание. Часть первую см. в «Псковской губернии» № 17 (589) от 2-8 мая 2012 г.

Лев Толстой не отрицал того, что прежде, чем его отлучили от православной Церкви, он сам себя от нее отлучил. Чтобы не было двусмысленности, в открытом письме Священному Синоду он прямо так и написал: «То, что я отрекся от церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо».

«Змея, полная яда смертоносного»

Лев Толстой, Максим Горький и Антон Чехов. 1901 (?).

Однако тут же Лев Толстой сделал существенное дополнение: «Но отрекся я от нее не потому, что я восстал на господа, а напротив, только потому, что всеми силами души желал служить ему».

Свой ответ на определение Священного Синода Лев Толстой начал вызывающе – с эпиграфа английского поэта и философа Сэмюэля Тейлора Кольриджа: «Тот, кто начнет с того, что полюбит христианство более истины, очень скоро полюбит свою церковь или секту более чем христианство, и кончит тем, что будет любить себя (свое спокойствие) больше всего на свете».

Льва Толстого в тяге к спокойствию упрекнуть было невозможно. Всю жизнь он был беспокойный и неутомимый. Очень часто это вызывало взрывы негодования у тех, кто привык жить так, как предписано властями.

Толстой этими предписаниями не следовал и постоянно нарывался на громкие проклятья. Причем это касается не только последних лет его жизни.

Толстовский ответ Священному Синоду затрагивал не только моральную сторону дела. По мнению писателя, священники своим отлучением спровоцировали полноценную кампанию по разжиганию розни.

«Постановление синода вообще имеет много недостатков, – писал Толстой, словно выступал в суде. – Оно незаконно или умышленно двусмысленно; оно произвольно, неосновательно, неправдиво и, кроме того, содержит в себе клевету и подстрекательство к дурным чувствам и поступкам».

Позднее для удобства гонителей Льва Толстого было издано целое пособие, состоящее из наиболее хлестких высказываний Иоанна Кронштадтского. [ 1 ] Многое из того, что сказал о Толстом Иоанн Кронштадтский в своих дневниках и статьях, было собрано в посмертной сорокостраничной брошюре и издано в Санкт-Петербурге в 1910 году. Книжка эта – на любителя. Точнее – на нелюбителя Толстого. Отец Иоанн на старости лет упражнялся в редком для христианства жанре – жанре молитв-ругательств.

Каждое высказывание хоть сразу на плакат помещай: «змея, полная яда смертоносного», «сосуд сатаны», «учитель безбожник, атеист и антихрист», «настоящий тать и разбойник», «дерзкий несмысленный еретик, знавший писать только легкие игривые романы».

Иоанн Кронштадтский был непревзойденный мастер ставить на людях клеймо. Что ни слово, то приговор: «дерзкий безумец и безвер в людях, враг не только русских, но и всего человечества», «сын геенны», «это – антихрист, это – зверь, вышедший из бездны»…

«Господи, умиротвори Россию»

В центре – епископ Гермоген (в миру – Георгий Долганов). Предлагал отлучить от Церкви более ста русских писателей, в том числе Леонида Андреева, Дмитрия Мережковского и Василия Розанова. Слева от него – Григорий Распутин (Новых), справа – иеромонах Илиодор (Труфанов).

Как это ни странно, но кое в чем мнения Льва Толстого и Иоанна Кронштадтского все же совпадали. Оба не отрицали, что, так сказать, первым начал Толстой.

«…Я действительно отрекся от церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей…», – признавал Толстой.

«Церковь законно отлучила, отсекла его от своего тела как гнилой член, падший к смерти», – писал Иоанн Кронштадтский.

Все первое десятилетие ХХ века прошло под знаком борьбы с «гнилым членом, падшим к смерти». Даже первая русская революция не отвлекла внимания от «дела Толстого».

Наоборот, революция подогрела страсти, потому что дала повод Толстому вновь и вновь высказываться по поводу происходящего в стране. Толстой, мягко говоря, не одобрял тесное взаимодействие правительства и Церкви. И в ответ регулярно получал проклятья.

В конце концов, дело дошло до того, что незадолго до 80-летнего юбилея Толстого, московская газета «Новости дня» 14 июля 1908 года опубликовала молитву: «Господи, умиротвори Россию ради Церкви Твоей, ради нищих людей Твоих, прекрати мятеж и революцию, возьми с земли хулителя Твоего, злейшего и нераскаянного Льва Толстого и всех его горячих последователей».

Редактор «Новостей дня» настаивал на том, что эту «газетную» молитву сочинил лично Иоанн Кронштадтский.

Это похоже на правду, потому что чуть позднее, 24 августа, отец Иоанн в своем дневнике с упреком обратится к Богу: «Доколе, Господи, терпишь злейшего безбожника, смутившего весь мир, Льва Толстого? Доколе не призываешь его на суд Твой?.. Господи, земля устала терпеть его богохульство».

Позднее, 6 сентября 1908 года, будущий российский святой напишет: «Господи, не допусти Льву Толстому, еретику, превзошедшему всех еретиков, достигнуть до праздника Рождества Пресвятой Богородицы, Которую он похулил ужасно и хулит. Возьми его с земли этот труп зловонный, гордостию своею посмрадивший всю землю. Аминь».

В общем, помолился святой старец. Это вам не какой-то беззубый феминистский «панк-молебен» [ 2 ], здесь все более жестко и брутально.

Это был призыв к скорейшей смерти Льва Толстого. И одновременно проповедь стабильности («Господи, умиротвори Россию»).

Однако Господь не послушал. Толстой Рождество пережил, а первым умер Иоанн Кронштадтский, удостоившись пышных государственных похорон.

Но не один Толстой подвергался проклятьям. Корень зла Церковь в лице ее главных идеологов видела в свободе слова.

Тот же Иоанн Кронштадтский 26 сентября 1908 года записал в дневнике: «Свобода печати всякой сделала то, что Священное Писание, книги Богослужебные и святоотеческие писания пренебрегаются, а читаются почти только светские книжонки и газеты; вследствие этого вера и благочестие падают; правительство либеральничающее выучилось у Льва Толстого всякому неверию и богохульству и потворствует печати, смердящей всякою гадостью страстей».

Люди же с взглядами как у Льва Толстого воспринимались светскими и церковными властями как бунтовщики.

Привлечь всемирно известного писателя к суду было невозможно (опасно, да и не за что). Поэтому на Толстого постоянно натравливали малограмотных людей.

Писатель получал на свой адрес в Ясной Поляне множество писем с ругательствами.

«Одни бранят меня за то, что я отвергаю то, чего я не отвергаю, – рассказывал Толстой, – другие увещевают меня поверить в то, но что я не переставал верить, третьи выражают со мной, единомыслие, которое едва ли в действительности существует, и сочувствие, на которое я едва ли имею право».

В обстановке искаженной реальности история отлучения превратилась в бесконечную истерию, которую не остановила даже смерть писателя.

Авторы писем в Ясную Поляну выражений не выбирали. Лев Толстой описывал многочисленную корреспонденцию так: «Теперь ты предан анафеме и пойдешь по смерти в вечное мучение и издохнешь как собака... анафема ты, старый чорт... проклят будь», пишет один. Другой делает упреки правительству за то, что я не заключен еще в монастырь, и наполняет письмо ругательствами. Третий пишет: «Если правительство не уберет тебя, – мы сами заставим тебя замолчать»; письмо кончается проклятиями. «Чтобы уничтожить прохвоста тебя, – пишет четвертый, – у меня найдутся средства...» Следуют неприличные ругательства...»

Не раз Толстой слышал проклятья в свой адрес. Однажды проходя по площади, до него донеслось: «Вот дьявол в образе человека!»

Если страсти успокаивались, обязательно находился какой-нибудь «патриот», который умело разжигал адский огонь ненависти.

Лев Толстой, впрочем, имел большой опыт сопротивления. Травля продолжалась много десятилетий. Так что определенная привычка у него выработалась.

Когда-то, задолго до «анафемы», знаменитый Феофан Затворник (умерший в 1894 году) назвал Толстого «подделывателем бесчестнейшим, лгуном и обманщиком».

«Если дойдет до вас какая-либо из его бредней, – призывал Феофан Затворник, – с отвращением отвергайте».

Всё правильно. То, что случилось с Толстым, было скорее не отлучением, а отвращением.

«Желая всех привести в состояние дикости»

Иоанн Кронштадтский, член Святейшего правительствующего синода.

Это было то время, когда люди зачитывались «больным романом» (по выражению Феофана Затворника), – то есть «Войной и миром».

Религиозные баталии сказались и на отношении к самым известным книгам Льва Толстого.

Иоанн Кронштадтский называл их «пресловутыми романами «Война и мир» и «Анна Каренина», без которых, в самом деле, человечество легко бы могло обойтись и не чувствовать в них ни малейшей потребности».

В этих словах священника заложено больше гнева, чем в его же проклятиях. Гонители Толстого были всегда чрезвычайно категоричны. Они не просто критиковали, а выносили приговор. Причем делали это не от своего имени и даже не от имени Бога.

К этой истории постоянно приплеталось все человечество, которое якобы легко могло обойтись без Толстого с его «легкомысленными и зловредными романами».

Да, могло бы. Человечество легко ли, тяжело ли, но могло вообще обойтись без культуры. Но к чему бы оно тогда пришло?

Без Толстого жить проще. Так же, как и без Шекспира, которого Толстой так не любил. Но тогда вместо просвещения наступает мрак. Мракобесие.

Собственно, России в начале ХХ века как раз и был предложен выбор между просвещением и мракобесием.

Тем примечательнее, что Толстого часто обвиняли как раз в том, что он ведет народ к дикости.

«Толстой самым низким образом смеется над русским народом, – настаивал Иоанн Кронштадтский, – желая всех привести в состояние дикости… хочет всех вести за собою в ад».

Иоанн Кронштадтский, после смерти причисленный к святым, сравнивал Толстого с главными мировыми злодеями – Нероном, Калигулой, Домицианом, всеми гонителями христиан.

Причем в полемическом задоре священник объявлял, что Толстой «далеко их превзошел».

Казалось бы, Толстой, в отличие от Нерона, никого не убил. Более того, Толстой призывал к непротивлению злу насилием. И все же «далеко превзошел». Чем же?

По словам Иоанна Кронштадтского – тем же, чем Толстой превзошел сатану. «Сатана боится Бога и трепещет уготованных ему мучений, а ученик его превзошел и своего учителя», – убеждал священник. – Он ни во что не верит, хуже татарина».

Чтобы как-то объяснить упорство Толстого, Иоанн Кронштадтский, не прибегая к личному общению («с Толстым, как с умопомешанным нельзя говорить»), поставил писателю диагноз на расстоянии.

По словам Иоанна Кронштадтского, Толстой «близок к помешательству» и у него – «бред белогорячечного», а в голове – «галки ночевали».

Если Толстой всего лишь «настоящий пигмей, ничего не смыслящий», то к чему столько шума? Зачем специально собираться Священному Синоду? Мало ли вокруг людей в бреду? Если на каждого «пигмея» обращать внимание… Или все-таки не «пигмей»?

Сам Толстой признавал, что его религиозные статьи, дай Бог, читали до отлучения человек сто. А когда началась травля – интерес возрос многократно.

Вряд ли Иоанн Кронштадтский, назвавший Толстого «дерзким несмысленным еретиком, знавшим писать только легкие игривые романы», так думал на самом деле. По крайней мере, у него есть высказывания, из которых следует, что главные романы Толстого не так уж и плохи. Но обстоятельства вынуждали священника рубить с плеча и ставить клейма. Здесь было не до тонкостей и дискуссий. На Толстом ставился жирный кровавый крест.

Иоанн Кронштадтский предсказывал Толстому «лютую» смерть. «Смерть грешника люта, – писал он в своем дневнике. – И смерть его – Толстого – будет страхом для всего мира. (Конечно, это скроют родные.)»

Одну из своих статей о Толстом Иоанн Кронштадтский закончил словами: «Это Лев рыкающий, ищущий кого поглотить. И скольких он поглотил чрез свои льстивые листки! Берегитесь его».

Но чем больше было подобных предостережений, тем больше сочувствия Толстому.

Отлучая Толстого, Церковь невольно отлучила от себя и миллионы других людей, которые Толстому, по меньшей мере, сочувствовали. Отлучила одним махом. А потом еще, продолжая травлю, та же Церковь подталкивала двигаться этим же путем сомневающихся.

И люди без ряс в ужасе шарахались от людей в рясах, публично называвших всемирно известного писателя «настоящим татем и разбойником».

За Толстого вступились мировые знаменитости – Эмиль Золя, Морис Метерлинк...

В Париже был издан в поддержку Толстого публицистический сборник «Перо». Российская цензура, разумеется, это попыталась скрыть. Но чем больше скрывала, тем больше появлялось людей, интересовавшихся трудами «вредного» автора и трудами тех, кто за него заступается.

В 1902 году антитолстовская эпопея краем задела даже Антона Чехова, а точнее – его гурзуфскую дачу. Туда в его отсутствие с обыском явились полицейские. Как потом оказалось, они искали текст анонимной басни «Голуби-победители» (позднее выяснилось, что ее автор – сатирик Николай Вентцель).

Списки с этой зловредной басней гуляли тогда по всей России.

«Голуби-победители» были посвящены отлучению Толстого от Церкви. Начиналась басня со слов:

Чем дело началось, не помню, хоть убей,
Но только семь смиренных Голубей,
Узнав, что Лев блюсти не хочет их обычай,
А вздумал (дерзость какова?)
Жить наподобье Льва,
Решили отлучить его от стаи птичьей.

Под смиренными голубями подразумевались члены Священного Синода, чьи имена значились под текстом «Определения Священного Синода о графе Льве Толстом». Определение было подписано следующим образом: «Смиренный Антоний, митрополит С.-Петербургский и Ладожский. Смиренный Феогност, митрополит Киевский и Галицкий. Смиренный Владимир, митрополит Московский и Коломенский. Смиренный Иероним, архиепископ Холмский и Варшавский. Смиренный Иаков, епископ Кишиневский и Хотинский. Смиренный Маркелл, епископ. Смиренный Борис».

На даче Чехова полиция ничего подозрительного не нашла, но переполох произвела.

Каждая новая неуклюжая выходка властей приводила к тому, что появлялись новые басни, фельетоны, в которых, по определению руководителей Церкви, присутствовал «кощунственный смех».

Лев Толстой своим противостоянием с Церковью снискал новых восторженных поклонников. Среди них было полно людей, которым в более спокойные времена Толстой был совсем неинтересен – какой-то старик из прошлого века. Но раз уж его публично задели, эти люди с радостью принялись его защищать.

И не столько даже защищать Толстого, сколько нападать на светскую и духовную власть.

Церковь и светская власть тогда вели себя довольно воинственно. Это вообще было очень воинственное время. Значительно более воинственное, чем сейчас. О нем можно было бы лишний раз не вспоминать, если бы отголоски того противостояния не отзывались в ХХI веке.

«Прости меня, священный прах»

Феофан Затворник (в миру – Георгий Говоров, 10 (или 8) января 1815 – 6 января 1894) – епископ, богослов, публицист-проповедник. Прославлен РПЦ в лике святителей.

Лев Толстой в России издавна считался неблагонадежным. С сентября 1882 за ним был установлен негласный надзор. Публичные выступления его были ограничены. Один из самых известных запретов касался выступления на похоронах Ивана Тургенева в 1883 году.

По сложившейся к тому времени российской традиции всякие похороны знаменитого человека, особенно писателя, – это потенциальная опасность. Опасались, что панихида плавно перерастет в митинг, на котором непременно прозвучат политические обвинения, которые можно обозначить всего одним словом: «Довели». А там и до революции недалеко. Фантазия у охранителей всегда была бурной.

Так повелось со времен гибели Пушкина и Лермонтова. Отсюда и традиция тайных похорон, и попытки, если уж публичности никак не избежать, отсечь на дальних подступах наиболее языкастых. А Лев Толстой был и вправду языкаст. Но не клыкаст и когтист, хотя Иоанн Кронштадтский однажды написал: «Тут сейчас же узнаешь Толстого, как по когтям льва (ex unguе Leonern)»..

Иван Тургенев умер в Буживале, во Франции. Маршрут поезда, которым везли гроб с телом Тургенева, был засекречен, чтобы избежать «торжественных встреч» (его из Парижа везли через Псков).

А смерть самого Толстого в России власти ожидали с плохо скрытым ужасом. Чем закончатся похороны?

Ожидание длилось почти десять лет. Толстой никак не умирал.

Льва Толстого не стало 7 (20) ноября 1910 года [ 3 ]. Гроб в Ясную Поляну тайно отправили в багажном вагоне особого поезда. Главная забота властей была в том, чтобы никто этот поезд, кроме полиции, не встречал. Но информация все равно просочилась.

В Ясной Поляне к гробу «сатаниста» приставили двух офицеров, специализировавшихся в делах цензуры. Толстой и после смерти представлял опасность. Опасались произнесения на церемонии прощания противоправительственных или противорелигиозных речей.

Правда, на всю Россию цензоров все равно бы не хватило. Только в одном Московском университете утром в день похорон собралось восемь тысяч студентов. Они устроили несанкционированное шествие по Москве. Если бы к каждому приставить по цензору, то толпа протестующих увеличилась бы вдвое.

Непосредственно на церемонии прощания собралось около 2 тысяч человек.

Хоронить Толстого по православному обычаю было запрещено. И его хоронили по армянскому. Старейшая христианская церковь в мире оказалась более терпимой.

Причем панихида в Армянской церкви 9 ноября совершалась дважды – в полдень и часом позже.

На первой присутствовали преимущественно армяне, а позднее подошли студенты из московского университета, которым было ошибочно объявлено, что панихида начнется в час.

К часу после полудни собралось людей столько, что церковь их уже не вместила.

И все же без православного духа здесь не обошлось. В церковном дворе, несмотря на противодействие властей, пропели «Вечную память», в те дни воспринимавшуюся чуть ли не как революционный гимн. Если человек поет «Вечную память», то по кому же еще, если не по Толстому?

Официальный канон был нарушен. Но не только он. Произошло то, что многие тогда еще не осознали. Преследованием Толстого и других инакомыслящих, Церковь отделила себя от общества, а точнее – раскололо его, поставив себя в невыгодное положение.

Церковь нанесла сама себе удар невиданной силы. Злопамятность и нетерпимость сделали свое дело. Не помогли благочестивые молитвы. Высокие слова милосердия наиболее яростных православных священников тонули под натиском ругательств, произносимых ими же. Когда автора «Войны и мира» публично называют «апокалипсическим драконом», то это о многом говорит.

В те ноябрьские дни 1910 года в России каждый по своему прощался с Львом Толстым.

Газета «Копейка» 15 ноября 1910 года рассказала об одном таком случае. Заметка называлась: «Издевательство над портретом Л. Н. Толстого».

«15 ноября, с утра на подворье к стене вышки, над входом в машинное отделение, послушниками был прибит большой портрет Л. Н. Толстого на плотной бумаге. На стене над портретом приклеено было письмо какого-то поклонника о. Илиодора. Письмо это приблизительно такого содержания:

„Дорогой батюшка! С сим письмом посылаю вам портрета безбожника Льва Толстого. Приятно было бы поставить этот портрета где-нибудь в публичном месте. Пусть все православные русские люди, посещающие монастырь, смотрят на этого безбожника и с досады плюют ему в мерзкую рожу».

Портрет испещрен надписями. Так, на лбу написано „слуга Сатаны», на рубашке „Лев Толстой – безбожник, предтеча Антихриста». В самом низу портрета надпись крупными буквами: „издох 7 ноября 1910 года».

Поклонники о. Илиодора то и дело подходят к портрету, читают письмо и, ругаясь, плюют на портрета. В особенности неистово плюют женщины. Слышны голоса: „Тьфу, Антихрист! Вот тебе».

На портрете видны следы от плевков. Заплеван не только портрет, но и письмо автора этой выдумки. Мужчины относятся к этому факту более сдержанно. Многие недовольны таким издевательством».

Скандально известный иеромонах Илиодор (Труфанов), упомянутый в заметке, на следующий год, 8 ноября 1911 года, публично произнесет: «Главным врагом Церкви православной и всего русского народа является великий яснополянский безбожник и развратитель, окаянный граф Лев Толстой…»

Илиодор говорил так, как будто Лев Толстой был еще жив.

В 1912 году вошедший в конфликт с другими иерархами Церкви Илиодор неожиданно заговорит совсем иначе, обратившись к праху автора «Войны и мира».

«Прости меня, священный прах великого, равного Христу, Старца, великолепного и блистательного Льва, – скажет Илиодор, – без меры я издевался над тобой… тайный разум мой соглашался с тобой почти во всем твоем вероучении, но явно разум, наполненный учителями смесью из истины и лжи, восставал на тебя и вынуждал меня бить тебя и называть позором для всей России».

И опять в этих словах не будет не только настоящей веры, но и настоящей меры. Илиодор ввергнется в другую крайность, поставив Толстого в один ряд с Христом.

Если бы только Илиодор в те времена не знал чувства меры. Таких, как он, были полчища.

Вера уже не сдерживала общество. А незнающие чувства меры церковные чиновники, которых Толстой называл «самоуверенными, заблудшими и малообразованными, в шелку и бархате, с панагиями бриллиантовыми…» вели себя так, как будто ХХ век еще не наступил.

* * *

Армянские студенты на похоронах Льва Толстого: М. Бархударян, Е. Ходжамирян, Р. Парон-Саркисов (в центре), О. Мебурнутов (в центре).

Сейчас настало очень своеобразное время. Маятник часов в 2012 году качнулся в ту сторону, из которой не скоро возвращаются. Теперь не при всяком человеке, воспитанном в советской школе, можно безболезненно произнести имя Льва Толстого. Не удивляйтесь, если в ответ запросто прозвучит: «Изыди, сатана».

Вопрос «может ли быть в православном городе улица имени Льва Толстого?» уже не кажется безумным.

В Пскове такая улица пока есть, хотя я не уверен, что Псков – город православный. Мне вообще неизвестен ни один православный город.

Возводить религию на муниципальный или на государственный уровень в наше время означает делать огромный прыжок назад. Неудобно и опасно.

Тем интересней обратиться к временам столетней давности. В то время Лев Толстой, отлученный от православной Церкви вначале самим собой, а потом и Священным Синодом, оказался в центре внимания общества. Временами это внимание было настолько пристальным и пристрастным, что натыкалось на стену непонимания. Всюду были стены, а на окнах – решетки.

Оказалось, что перепутать свет и тьму, просвещение и мракобесие довольно просто. Было бы желание.

Алексей СЕМЁНОВ

 

1 Иоанн Кронштадтский (Иван Сергиев, 19 (31) октября 1829 – 20 декабря 1908 (2 января 1909), священник, митрофорный протоиерей; настоятель Андреевского собора в Кронштадте; член Святейшего правительствующего синода с 1906 года, член Союза русского народа. Проповедник, духовный писатель, церковно-общественный и социальный деятель. Канонизирован в лике праведных РПЦ (святой праведный). «Популярность его была беспримерна, – пишет о. Пётр Альбицкий. – В России его знали все: стар и млад, православные и инославные, русские и инородцы. Знали его и в Западной Европе, и в Америке, и в Азии... Другого «отца Иоанна» не было. «Батюшка Кронштадтский» был один». «Стоило ему появиться в столице, – вспоминал один из современников, – его едва не рвали на части, перевозили из дома в дом... на улице ему трудно было дойти до своей кареты, за каретой его бегала толпа, хватаясь руками за колеса, готовая подвергнуться всякого рода опасностям, лишь бы увидеть дорогое лицо Батюшки, лишь бы услышать его слово, уловить его взор...».

2 См.: А. Семёнов. Возня возле алтаря // «ПГ», № 11 (583) от 21-27 марта 2012 г.

3 См.: В. Курбатов. Осмелившийся быть // «ПГ», № 45 (516) от 17-23 ноября 2010 г.