Сергей Иванов, стрельцы и Петр Первый

Есть характерный признак шизофрении - чрезмерная широта определений. Например, если спросить шизофреника, что такое карандаш, он ответит, что это масса, тяготеющая к центру земли.

Карандаш, точно, к центру земли тяготеет. Но это не является его отличительной особенностью.

Вчера министр обороны Сергей Иванов на парламентском часе произнес речь, которая должна представлять несомненный интерес для политических психиатров.

В речи г-на Иванова помимо частного заявления о том, что никто рядового Сычева не бил и не насиловал, а просто он как-то там «принудительно сидел», присутствовало два общих тезиса.

Тезис первый: российская армия находится в нормальном состоянии.

Тезис второй: в плачевном состоянии российской армии виновато российское общество. «Дедовщина начинается с детского сада», – громко сказал министр обороны.

Воля ваша. Я в детский сад ходила и никакой дедовщины там не видела.

Общество, конечно, виновато во всем. Например, мы с вами, конечно, виноваты, что сын министра обороны задавил пожилую женщину. Мы принимали не те законы, голосовали не за тех политиков и прощали не тех судей. Но все же больше всех в гибели Светланы Беридзе виноват сын министра обороны. Это он сидел за рулем.

Если в дедовщине виновато моральное состояние общества, то дедовщина должна быть везде. Например, в компании «Газпром». Или в газете «Комсомольская правда». Или в Министерстве финансов. Или в отряде космонавтов.

Но увы – в «Газпроме» и «Комсомольской правде», несмотря на ужасающее моральное состояние общества, нет дедовщины. Вице-президент «Газпрома» не бьет в морду начальника отдела, а начальник отдела не привязывает в ходе пьяной оргии своего подчиненного к стулу так, что у того начинается некроз тканей.

Даже в милиции, строго говоря, нет дедовщины. Никто не слыхал о систематическом, скажем, изнасиловании старшими лейтенантами младших лейтенантов милиции.

Дедовщина есть именно и только в армии, и детский сад тут ни при чем. А вот министр обороны – при чем.

Армия необходима для защиты страны. Но в истории было немало случаев, когда очевидно небоеспособная армия не могла быть реформирована, потому что это влекло за собой слишком сильную социальную реформу.

Римские легионы раз за разом терпели поражение от парфянских, а потом персидских всадников. Тем не менее римляне на Востоке так и не пересели на лошадей. Потому что речь шла не о другом виде оружия, а о другой форме социального устройства: легион – это пехота и равноудаленные граждане (республики ли, империи). Всадники – это своевольная знать.

Французская знать в битвах при Креси и Азенкуре была расстреляна издали английскими лучниками с длинными луками, однако французские рыцари не поменяли лошадей на длинный лук, потому что для того, чтобы променять рыцарские доспехи на лук, надо было стать английским фригольдером.

Янычары в XIX веке были совершенно разлагающейся армией, неспособной защитить Оттоманскую Порту, однако раз за разом они убивали любого султана, затеявшего военную реформу, потому что самосохранение как класса было для них дороже, чем целостность Оттоманской империи.

В России, по сути, происходит тот же процесс.

Мы имеем массовую армию образца середины 20 века, исторически предназначенную для прорыва тысячекилометровых фронтов 2-й мировой войны. Такая армия не нуждается в солдатах, которые умеют думать и воевать. Такая армия нуждается в пушечном мясе, сидящем в окопах и вылезающем под пули, чтобы разминировать минные поля противника собственными телами. Чем ниже квалификация армейской детальки, тем лучше: ее дешевле заменить. Дедовщина – естественный способ дрессировки такого солдата. Его не надо учить думать, его надо учить бояться. Он не боится умереть, потому что его жизнь хуже смерти.

Дело не в том, аморальна такая армия или нет. Дело в том, что такая армия устарела, как устарели боевые колесницы или боевые слоны. В век локальных войн и высоких технологий нужен другой солдат: киборг, терминатор, вооруженный оборудованием, стоящим тысячи и десятки тысяч долларов, и умеющий им пользоваться.

Однако такой киборг не будет выполнять основных социальных функций солдата российской армии. Он не сможет быть рабом генералов: рабом, который строит дачи, рабом, которого продают на другие работы, рабом, на котором зарабатывают деньги, закупая соль по цене сахара и рыбу по цене черной икры.

Иными словами, нужды России, которой требуется профессиональная армия, вошли в противоречие с нуждами класса генералов, которым нужны коллективные рабы.

В истории такие коллизии обычно заканчивались или реформой армии (например, Петр I таки разогнал стрельцов), или крахом государства (например, Оттоманская Порта как империя рухнула). В Кремле прекрасно осведомлены о качестве защитников нашей родины: иначе бы Кремль не стал строить государство, аналогичное южноамериканской хунте, опираясь не на армию, а на другой слой силовиков, внутри которого хотя бы нет язвы дедовщины.

Более того: президент Путин поставил Сергея Иванова, своего личного друга и человека, не принадлежащего к армейской верхушке, именно для того, чтобы реформировать армию. В силу личных ли качеств, в силу ли неумения режима решать какую-либо задачу, кроме задачи набить карманы, министр обороны фактически провалил высочайшее поручение.

И ему осталось одно. Объяснить, что в провале виноват не он. А детский сад, телевизионный экран и разложившиеся моральные нормы народа.

Есть простое правило.

Профессионал, сделав ошибку, ищет, как исправить ошибку. (Например: сказав глупость про то, что с Сычевым ничего страшного не произошло, «иначе бы мне доложили», исправляется и говорит, что произошло страшное.)

Непрофессионал, сделав ошибку, ищет, на кого бы свалить вину.

Министр обороны нашел, на кого свалить вину. Общество у нас не такое. А министр обороны и генералы у нас замечательные.

Вот только представьте себе, что Петр I перед лицом разложившейся стрелецкой вольницы, проигрывающей войны одну за другой, говорит, что во всем виноваты не стрельцы. А моральное состояние общества. Как вы думаете, сколько бы места Россия сейчас занимала на карте?

Юлия ЛАТЫНИНА,
«Ежедневный журнал».