Школа Беслана

Полгода прошло. Полгода с того момента, когда, прилипнув к телевизору, настроенному на западные телеканалы, мы смотрели на бегущих из школы окровавленных детей. Их так много бежало, что, казалось, развязка будет лучшей из возможных и большинство спасется. Но погибли почти все – 330 человек из 354.

Триста пятьдесят четыре. Именно столько насчитали заложников в бесланской школе североосетинские власти. Именно такую цифру озвучил 1 сентября пресс-секретарь президента Северной Осетии Лев Дзугаев, который после трагедии, видимо заслуженно, был повышен до министра культуры и массовых коммуникаций Северной Осетии. И верно: культуре точный счет не нужен.

Почему, если газета случайно или намеренно соврет или ошибется, то на нее можно подать в суд, а на чиновника Дзугаева нельзя? Те, кто сидел в захваченной школе и выжил, говорят, что боевики взбесились, когда услышали по телевизору про 354 заложника. Взбесились, перестали давать воду и, может быть, кого-то расстреляли именно из-за этой лжи.

Ложь может дорого стоить. Мы в обычном ритме жизни этого недооцениваем. Мы даже не знаем, чего стоит ложь по госканалам. Мы едим ее каждый день. А если ложь приводит к смерти, то кто-то за это должен отвечать.

Вот Лужков требует от Мосгидрометцентра точности прогноза погоды, а иначе грозит штрафами и судом. А почему мы, граждане, не можем требовать точности и правды хотя бы о том, что уже случилось в стране?

Да, и, конечно же, “газ был безвредным”. Это Путин сказал. Бессмысленно добиваться опровержения этих слов (суд уже рассмотрел и отказал), но можно взять у Татьяны Карповой, возглавляющей общественную организацию “Норд-Ост”, пухлую папку с медицинскими справками выживших заложников. В этих справках – длинные перечисления болезней со сложными названиями, приобретенных заложниками после газового штурма. 23-летний молодой человек – словно старик: ослеп, оглох, плохо работают сердце и почки. А был здоров. Кто за это ответит?

А в Беслане еще верят в то, что узнают правду. Что парламентская комиссия сможет ответить на все вопросы. Заложники “Норд-Оста” уже ни во что не верят, и вопросов без ответов у них только прибавляется. А родственники жертв “двух самолетов” вообще не могут ничего добиться от следствия. Они даже немного обижены, что из-за Беслана про самолеты все как-то забыли. Летели два самолета. И сгинули. Ну как лодка подводная, вы помните.

Вы, может быть, еще помните, как президент Владимир Путин спустя несколько дней все-таки приехал к разъяренным и заплаканным женам и матерям подводников “Курска” в Видяево? И даже по телевизору показали, как женщины на Путина кричали, а он слушал все это и даже сопереживал. Ему было, наверное, тяжело, но он хотя бы сопереживал. С тех пор он к родственникам погибших и к бывшим заложникам не ездит. И они общаются со своим президентом только через СМИ или через суды. Но СМИ президент, видимо, не читает, а суды у нас – сами понимаете.

А ведь иногда хочется от своего президента хотя бы сопереживания. Эмоции. Сочувствия. Президент ведь должен быть разным: кулаком стучать, твердым быть и требовательным, но иногда и посидеть и поплакать должен. И не только с вдовой Собчака на похоронах.

И не надо на третий день спохватываться и с безразличием на лице говорить об отправке гуманитарной помощи пострадавшим от цунами. Мы, слава богу, видим западные телеканалы и лица президентов других стран, когда они говорят о трагедии в Юго-Восточной Азии. Почему наш президент не сопереживает?

И обратная ситуация: почему, когда 90% населения страны сидит у телевизора в новогоднюю ночь, и смотрит обращение президента, и надеется, что следующий год, конечно, будет лучше, чем прошлый, – почему в этот момент наш президент нам не улыбается? Понятно, он говорит о сложностях и о борьбе с терроризмом, но разве он не чувствует, что энергия миллионов обращенных к нему глаз требует от него ну хоть немного радости, хоть проблеска надежды? Почему, когда у всех праздник, наш президент не хочет его с нами разделить?

И разве это сопереживание, когда Путин под покровом ночи прилетает в Северную Осетию и посещает больницу с ранеными в Беслане? В Беслане об этом я слышала две истории. Первая про то, как ночью, в палатах больницы, где спали раненные дети, зажигали на всю мощность свет и водили по этим палатам “дорогих гостей из Москвы” с толпой телекамер. А вторая история про то, как некоторые родители буквально ложились поперек входа в палату, где спал их ослабленный и находящийся в шоке ребенок, лишь бы не пустить туда “дорогих гостей” и не дать зажечь свет. Несчастные родители защищали своих детей от этой странной экскурсии. Бред какой-то!

Хорошо бы, чтобы парламентская комиссия все-таки ответила на вопрос, что делал Путин 1, 2 и 3 сентября. Какие решения принимал, какие давал указания, какие проводил совещания и разговоры – и с каким результатом. А если она сможет узнать, что хотя бы раз в эти три дня он плакал, я буду относиться к Путину значительно лучше. Потому что слезы – это не стыдно. Стыдно забыть. Стыдно оставить все как есть.

Беслан уже стали забывать, а скоро совсем забудут. Как “Норд-Ост”. Останутся только бывшие заложники и родственники погибших, которые будут по-прежнему ходить по всем инстанциям и добиваться правды. Правды, о которой никогда не напишет какая-нибудь “Комсомольская правда”. Уже сейчас формируется что-то вроде “партии бывших заложников и родственников погибших”. Если так дальше пойдет, эта партия легко сможет набрать 50 тысяч членов, необходимых для регистрации в Минюсте. Может быть, тогда их кто-нибудь заметит?

Марина ЛИТВИНОВИЧ.
Ej.ru.