На лице написано

Принято считать, что «самый тонкий жанр живописи – портрет». Но где тонко, там может порваться, сорваться, запутаться… Тонкость в том, что у портретиста есть тысяча способов приукрасить того, кого изображаешь, создать парадный портрет (если художник вообще умеет рисовать). С тотальным распространением фотографии живописный портрет не исчез. Люди по-прежнему охотно изображают других и самих себя. О том, чем, например, отличается автопортрет от селфи можно написать не одну научную работу. Хотя некоторые художники считают, что большинство автопортретов это в действительности просто селфи. Изображение как таковое, без особого смысла. Если, конечно, не искать смысл в эволюции нарциссизма.

В псковской галерее Ильи Сёмина пол-лета была открыта выставка «Псковский портрет», составленная из работ двух псковских художников – Сергея Шиянкина и Александра Коростелёва. Там были и знакомые работы (портрет Бориса Николаева запомнился по юбилейной выставке «ПсковАрта» «Полноценный червонец». Но имелись и совсем новые работы. Кое-что – даже не совсем завершённое.

Есть художники, которые моментально схватывают особенности человеческого лица и способны за несколько минут набросать портрет незнакомца. Нарисовал, вручил портрет прохожему, получил деньги и забыл.

Совсем другое дело, если на месте первого встречного оказывается тот, кого ты знаешь десятки лет. Здесь одним внешним сходством не обойтись. Стремление польстить герою тоже не выход. Это слишком скучно.

Хороший портрет говорит об изображённом человеке больше, чем биография или резюме. Глядя на хороший портрет, можно принимать человека на работу или увольнять. Но это только в том случае, когда портрет действительно хорош, то есть глубок.  Недостаточно правильно нарисовать ухо-горло-нос и шевелюру. Недостаточно даже изобразить глаза. Нужен психологический портрет, но без единого слова. Только краски. Только свет и тени.

Сергей Шиянкин. Портрет Ильи Сёмина х.м. 100х70 2015

Судя по портретам и автопортретам, сделанным Сергеем Шиянкиным, художник любит подходить к героям, имея в виду манеру известных художников прошлого. Отчасти это стилизации. Надо полагать, учитывается характер тех, кого художник решил запечатлеть. Самый выразительный из представленных, пожалуй, портрет Павла Игнатьева. А совсем рядом, по контрасту, портрет Владимира Галицкого. Он тоже выразителен, но по-своему. Галицкий задумчив и углублён в себя, а Игнатьев рвётся за рамки холста, вот-вот выскочит и даст всем прикурить. В портрете Ильи Сёмина сам Сёмин, как ни странно, персонаж не самый главный. Важнее настроение. Лестница-хребет ведёт вниз, где расселась, понурив голову, кукла в колпаке (Арлекин?). А рядом лежит то ли горн, то ли труба (и она никуда не зовёт). Сам же Сёмин – один из двух - смотрит куда-то в сторону (наверняка задумал какой-то очередной художественный проект, издание книги или журнала, и настоящее ему не столь интересно, сколько будущее). Портрет Виталия Чепайкина – это одновременно и портрет, и пейзаж. Одно наложено на другое…

У Александра Коростелёва всё иначе. На выставке его работ было совсем немного. Два свежих - 2017 года – автопортрета, портрет жены... «Разглядываешь картины Александра Коростелёва – будто смотришь семейный альбом. Жена, дети, глава семьи, знакомые места… Правда, это оторвано от быта и отправлено в полёт». Написано почти три года назад, но полёт продолжается.

Александр Коростелёв. Портрет жены.

Портрет у Коростелёва – псковский, но живописная школа совсем не псковская, а скорее южнорусская. Она перекликается с южнорусской литературной школой, о которой писал Валентин Катаев, цитируя Эдуарда Багрицкого, его строки о Дионисе: «Утомясь после долгой охоты, // Запылив свой пурпурный наряд, // Ты ушёл в бирюзовые гроты // Выжимать золотой виноград...»

У Коростелёва в живописи, в том числе и портретной, тот же подход. Пурпурный наряд, бирюзовые гроты, золотой виноград… Как было написано в одной из программных текстов сто с лишним лет назад: «...Нам нужно искусство лёгкое, весёлое, мудрое и сильное, которое зажигало бы нас восторгом радости, передавало бы самые неуловимые ощущения в форме новой и неизвестной. Ни исторические реминисценции, ни натурализм, ни слащавая романтика этим зажигательным пламенем не обладают» (См.: М. Гершенфельд, «Об искусстве радости» (предисловие к каталогу «Выставки картин» 1916 г., Одесса) //Альманах «Мория», № 3,2005 г.)

Представляете, третий год идёт мировая война, а художники, вопреки всему, говорят о лёгком весёлом искусстве.

Сергей Шиянкин. Портрет Павла Игнатьева х.м. 70х50 2011 (13)

Не то чтобы художники век назад жили и ничего вокруг не замечали. Наоборот, замечали и отталкивались от мрачной реальности, преображая её – пускай хотя бы на своих полотнах («грубая и бедная жизнь выходит из-под пальцев художника преображенной, желанной и манящей. И жизнь самого города, в котором работают такие новаторы и чародеи, преисполняется красоты и загадочных соблазнов. В них собирательная, пьянящая и зовущая сила»).

У нашего современника Коростелёва и в портретах, и особенно в пейзажах происходит что-то похожее, о чём писал в 1916 году художник и искусствовед Михаил Гершенфельд: «Искусство есть самый сильный и яркий возбудитель жизни, совокупность умноженных желаний, синтез всех сгущенных сил народа. Отсюда, страна без искусства - редкое и почти невозможное явление. Город без искусства - мёртвое и бесплодное растение. Индивидуум вне искусства - явление недоразвившееся и отсталое…»

Сергей Шиянкин. Портрет Владимира Галицкого х.м. 80х60 2012

Бывает, отсталые индивидуумы тоже попадают на портреты (и тогда это их посильный вклад в искусство). Но всё же интереснее вглядываться в лица тех, кто способен что-нибудь преобразить к лучшему. Не разрушить, а создать. И тогда это на лице написано. Но новаторов и чародеев отыскать не просто.

Отыскать, загнать в угол и рисовать, рисовать, рисовать, добиваясь портретного сходства.